Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - Страница 32

— Я разбужу тебя до восхода солнца, — сказал Бартоломе. — Смотри не проспи, как Леон!

— Аравак не может проспать! — усмехнулся Алонсо.

Для Алонсо сшили темно-зеленый охотничий костюм, такой же, как и для Бартоломе. Мягкие высокие сапоги из коричневой кордовской кожи ловко сидели на стройных ногах кубинца. Дон Франсиско подарил ему легкий аркебуз. А дядюшка Педрос отдал свой любимый острый нож из толедской стали, который рассекал серебряные монеты.

Кубинец был так хорош на сером горячем Фуэго, в своем новом наряде, что даже надменная Каталина де Пеньялоса сказала с восхищением донье Анхеле:

— Он становится красивее Бартоломе, а ведь тот так похож на сестру Луису, которую считали одной из первых красавиц Севильи. Если бы Алонсо был кастильским кабальеро, немало девушек из знатных семей спорили бы о чести назваться его невестой!

— Что же им мешает сейчас? — возразила старая дама, искренне любившая своего крестника. — Ведь твой отец говорил, что он королевского происхождения, да и богат к тому же. Вспомни, сколько золота прислал касик — его отец! А по учтивости обращения немногие кастильские идальго могут с ним сравниться!

— Но он индеец, тетя Анхела! — воскликнула Каталина. — Ведь это все равно что мавр!

Уже с раннего утра во дворе дома стоял необычайный шум. Сборы на охоту были в самом разгаре. Нетерпеливо ржали лошади, которых оседлывали конюхи. Громко лаяли собаки: легавые — Диана и Антей, — возбужденные предстоящей охотой, а борзые — Нис и Эвриал — от обиды, чувствуя, что сегодня их оставят дома.

— Тише, Нис! Тише, Эвриал, успокойтесь! — уговаривали прыгающих возле них собак Бартоломе и Алонсо.

— Мануэль, уведи борзых в дом! — приказал слуге дон Франсиско. Он вышел во двор и, опираясь на палку, с откровенной завистью смотрел на сборы охотников.

— Клянусь покровителем охоты, святым Губертом, — продолжал дон Франсиско, — я прекрасно понимаю бедняг Ниса и Эвриала, так как тоже вынужден, как и они, оставаться дома!

Бартоломе и Алонсо подошли к отцу.

— Не огорчайтесь, дорогой сеньор! — сказал Алонсо. — Вам непременно станет лучше, и в следующий раз вы поедете на охоту!

— Ты добрый мальчик, Алонсо, — ответил дон Франсиско, с отеческой нежностью любуясь обоими юношами. — Но я так ослабел, что, боюсь, мне даже не удержаться в седле…

Бартоломе обнял отца, взволнованный этими словами: старый кабальеро редко жаловался.

Когда Бартоломе и Алонсо, уже сидя на лошадях, весело помахали отцу охотничьими шапочками, украшенными белым плюмажем, у дона Франсиско сжалось сердце. Он гнал от себя мысль о том, что Алонсо может постичь судьба его соплеменников. Он был благодарен Бартоломе за то, что тот никогда не настаивал на подробном рассказе о плавании в Индию. Старый судья не мог говорить сыну о том, что он видел на Эспаньоле: карательные экспедиции, сожженные деревни, бессовестный грабеж, захват индейцев в рабство… Он знал, что капитан Антонио Торрес по распоряжению Колона и с разрешения королей привез с Эспаньолы пятьсот индейцев для продажи в Кастилии. Дон Франсиско тяжело вздохнул и вернулся в дом.

Старший сокольничий Хасинте вынул серебряный свисток и дал сигнал к выезду. Миновав узкую улицу, где можно было ехать только гуськом, кавалькада охотников выехала на дорогу, ведущую к заливным лугам Гвадалквивира. Там в камышах гнездилось всегда множество птиц.

Рядом с Алонсо ехал Бартоломе. Его обычно бледное лицо разрумянилось от свежего утреннего воздуха. На правой руке, одетой в толстую перчатку, сидел в кожаном зеленом клобучке его любимец сокол, по имени Эспада (шпага), прозванный так за силу и остроту своего клюва.

Когда охотники приблизились к реке, Хасинте велел спустить первых легавых собак — Диану и Антея. Они должны были выгнать из камышей птицу.

— Ну, теперь смотри, Алонсо! — проговорил Бартоломе, зорко вглядываясь в гущу камышей. — Вылетят утки, а может быть, даже дикий гусь или цапля!

Вдруг из камышей поднялась огромная белая птица и быстрыми взмахами широких крыльев стала подниматься вверх.

— Снимайте клобук, сеньор! — крикнул сокольничий. — Пускайте сокола! Какая удача — это лебедь!

Но Бартоломе еще раньше сдернул с головы Эспады клобучок и выпустил его в погоню. Ослепленный ярким светом, сокол не сразу слетел с руки охотника. Потом, увидев улетающего лебедя, он в то же мгновенье ринулся вверх за ним. Но лебедь на своих сильных крыльях уходил все выше и выше.

— Какая великолепная добыча! — воскликнул кто-то из охотников. — Эге-ге, Эспада!

— Эге-ге! Эге-ге! — кричал сокольничий, подзадоривая сокола, пустившегося в погоню.

Сокол, как стрела, выпущенная из лука, летел к лебедю, но был еще далеко от него. Вдруг он взмыл вверх и камнем упал на лебедя. Теперь исход битвы был уже предрешен. Лебедь с протяжным звучным криком быстро спускался вниз. Там, в вышине, сокол ранил его своим острым, как кинжал, клювом.

Обе птицы упали невдалеке. Охотники подскакали к ним. На траве, раскинув крылья, лежал великолепный белый лебедь. При падении он сломал одно крыло, и по белоснежным перьям скатывались капли крови.

Собаки выгнали из камышей стаю уток. Сокольничий взял сокола и вновь пустил в погоню.

— Ну как? — спросил Бартоломе, подъехав к Алонсо. — Какова добыча? Большая редкость — взять лебедя!

Они некоторое время ехали молча.

— Зачем, Бартоломе?

— Что — зачем?

— Зачем убита эта прекрасная птица?

— Я не понимаю тебя: ведь это же охота!