Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - Страница 38

— Войны? Вы такие мирные люди, живете словно в земном раю, с кем же вы воюете?

— И у нас есть враги. Они иногда тревожат нас набегами. Это воинственное племя карибов. Они живут охотой, рыбной ловлей и грабежом земледельцев-араваков. На своих быстроходных пирогах карибы обрушиваются на наши мирные селения, грабят, жгут хижины, а иногда даже уводят женщин.

— Более не станут тревожить вас карибы! Мы, испанцы, отныне ваши верные друзья и не дадим никому в обиду!

Толедо

Как на земле дела чудны:

К усобицам зовут и бьют тревогу

Колокола, назначенные богу!

Петрарка

Бартоломе и Алонсо долго находились под впечатлением ночи, проведенной в пещере козопаса.

В маленьком городке Сьюдад-Реаль они сделали короткую остановку, для того чтобы освежиться и отдохнуть.

Теперь их дорога лежала через Ла-Манчу. Бурая равнина, где нет ни одного холма, ни единого дерева. Выжженная пустынная земля без куста и травинки. Изредка в долинах рек Гвадианы и Хигуэло попадались селения. Там росли оливковые рощицы и скудные виноградники. Но это были лишь оазисы в пустыне. И снова прежняя бесплодная равнина…

— Какие безотрадные места! — воскликнул Алонсо. — Даже в суровых ущельях Сьерры-Морены, мне кажется, больше жизни, чем здесь.

— Тут и пенья птицы не услышишь, сеньор! — сказал Мануэль. — А уж люди в Ла-Манче…

— Что же можно сказать о них? — спросил Бартоломе.

— Воры и разбойники! Самый ненадежный народ живет в Ла-Манче, сеньор.

— Самый бедный и нищий в Испании, — печально проговорил Алонсо. — Что родит им эта бесплодная земля? Чем кормит? Кругом лишь глина и песок.

— Жители Ла-Манчи говорят, что у них девять месяцев зима, а три месяца — ад.

— Они правы, Мануэль! Зима здесь на редкость долгая и холодная. Весной — сырые туманы, а лето такое сухое и знойное, что земля трескается от жары. Только и можно дышать сейчас, в короткие дни осени!

— А уж с нашей Андалузией, — вдруг проговорил обычно молчаливый Хасинте, — ни в какое сравнение не идет! У нас рай земной, по четыре урожая в год собираем, а тут настоящий, прости господи, ад! В Ла-Манче иной год едят хлеб из желудей.

За грядой покрытых тощим кустарником Толедских гор на высоком холме стоит старинный город Толедо, который более трехсот лет был столицей Кастилии.

Толедо обнесен крепостной стеной с зубчатыми башнями. Над городом высится громада дворца-крепости Алькасара. Внутри городских стен извиваются узкие и крутые улицы, иные из них запираются тяжелыми, окованными железом воротами. И снова серые крепостные стены, арки ворот и мостов, башни и шпили церквей.

— Здесь мрачнее, чем в ущельях Сьерры-Морены. Неба почти не видно, — с удивлением сказал Алонсо, когда они пробирались гуськом по крутой и темной улице.

— Толедо — город осад и войн, — ответил Бартоломе. — И хотя он освобожден от владычества мавров в 1085 году, толедские улицы и мосты чаще других городов обагрялись кровью.

— Толедо славится своими стальными клинками. Помните, сеньор Алонсо, тот толедский кинжал, что подарил вам старик Педрос?

— Я не расстаюсь с ним, Мануэль!

— Его сработал мой дед. Он много лет был оружейником в Толедо. Сколько кинжалов и мечей, щитов и лат прославили Толедо и его мастеров!

— Имя твоего деда, славного толедского оружейника мастера Антонио, более знаменито, чем имена рыцарей, сражавшихся его клинками, — добавил Бартоломе. — А где мы остановимся?

— На площади Сокодовер, сеньор, есть отличная «Севильская гостиница».

Миновав мост Сан-Мартин и Оружейную улицу, всадники выехали на большую и шумную Сокодовер.

Бартоломе и Алонсо отдали лошадей слугам и отправились побродить по городу.

— Я только один раз побывал в Толедо, да и то давно. Более всего поразил меня толедский собор. Он — третий по величине после севильского и миланского соборов. Начал его строить в тысяча двести двадцать седьмом году французский мастер Петрус Петри. Еще в Саламанке мне рассказывал мессер Конти, что в архивах толедского собора сохранились имена всех архитекторов и скульпторов, работавших в нем в течение двухсот пятидесяти лет.

Они подошли к собору. С левой стороны его фасада возвышалась величественная башня-колокольня.

— Мессер Конти говорил мне, что толедский собор похож на знаменитый собор Парижской богоматери во Франции.

В соборе шла вечерняя месса, но народу было немного. Видимо, жители Толедо, в котором церквей почти столько же, сколько домов, предпочитали молиться в своих приходах.

Снаружи строгий и даже суровый, внутри собор поражал яркими фресками и пышностью своих ретабло — заалтарных образов, уходящих под самый свод.

Внутренние стены были покрыты орнаментом и скульптурными барельефами. Украшенные богатой резьбой часовни, выложенные цветным мрамором алтари, золотые и пурпурные балдахины и ризы подавляли своим великолепием.

И над всем этим плыли густые звуки органа, замирая и растворяясь, казалось, в поднебесье.

Когда друзья вышли из собора, они невольно с облегчением вздохнули.

— Не приснилось ли мне, Бартоломе? Убогая пещера козопаса, выжженная потрескавшаяся земля Ла-Манчи и это богатство и пышность толедского собора!

— И в этом опять сама Испания! Великолепие храмов и дворцов и жалкая нищета в хижинах…

— Посмотри на этих мальчишек, Бартоломе! Вряд ли они сыты и умеют читать…