Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - Страница 29

Под глубокими карнизами узких зарешеченных окон лепились гнезда ласточек. На неровных каменных плитах, между которыми пробивалась трава, медленно и важно прогуливались тучные голуби, не обращая никакого внимания на охотничьих собак, с громким лаем носившихся по двору.

Совсем иным выглядел внутренний дворик — патио, — тихий и прохладный. Тонкие мавританские колонны из разноцветного мрамора поддерживали свод окружавшей патио галереи, куда выходили окна и двери комнат дома. Посередине, в круглом мраморном бассейне с фонтаном, плескались рыбки. Густая зелень вьющегося винограда служила крышей патио и не пропускала лучей палящего солнца. Прохладный патио в самые знойные часы дня был излюбленным местом, где можно было читать, беседовать, мечтать… Ни единого звука не доносилось с улицы и с большого двора дома. Иногда сюда забегали измученные жарой собаки и, растянувшись на холодных каменных плитах, сладко дремали у ног хозяев.

Кипарисовая аллея вела в разбитый еще много лет назад дедом Бартоломе сад. Подобно садам Гранады и старой Севильи, он был на редкость свеж и тенист. В нем росли самые разнообразные деревья: дикий виноград обвивался вкруг серебристого тополя, душистый лавр приник к олеандру, липы и каштаны стояли рядом с кипарисами и гранатовыми деревьями. Но более всего было апельсиновых и лимонных деревьев, так любимых андалузцами. Журчали холодные струи фонтанов.

Задняя стена дома, выходившая на крутой обрывистый берег реки, была покрыта плющом. Тропинка сбегала от калитки в стене прямо к реке. Там были устроены купальни и мостки. Покачиваясь на воде, стояли лодки. Их убирали только весной, когда тихий Гвадалквивир бурно и широко разливался и затоплял весь берег, достигая до самой калитки в стене.

В семье Лас-Касасов приветливо отнеслись к юному чужеземцу из неведомого Нового Света. Но особенно сблизился с ним Бартоломе. Не пажом, а другом и младшим братом стал ему этот мальчик.

Из-за болезни отца Бартоломе вынужден был прервать свое ученье в университете и остаться в Севилье. Он должен был стать, как и его отец, юристом. Но дон Франсиско хотел, чтобы Бартоломе добился звания лисенсиата, которое по тем временам было не так легко получить. Поэтому Бартоломе много времени посвящал работе в библиотеке над редкими манускриптами по римскому праву.

Все свободное от занятий время он отдавал Алонсо.

— Одно удовольствие учить Алонсо, — рассказывал Бартоломе Леону, когда тот приехал на каникулы в Севилью. — Мальчик так способен, так быстро все схватывает! Мы уже свободно говорим по-испански, а Алонсо учит меня аравакскому языку.

— Зачем тебе понадобился индейский язык? — удивлялся Леон, которому, как известно, языки давались с большим трудом. — Достаточно, что ты знаешь греческий, латынь, арабский, итальянский…

— Нет, нет, Леон, ведь поеду же я когда-нибудь в Индию… Надо знать язык той страны, где будешь жить!

У юного кубинца был пытливый ум, и он интересовался многими науками. Овладев за два года грамматикой кастильского языка и арифметикой, он теперь с увлечением занимался историей, космографией, астрономией и даже медициной.

В те дни, когда лихорадка не мучила дона Франсиско, в доме наступало оживление и веселье. Навещали больного друзья и соратники по походам. И Бартоломе не переставал удивляться, с каким достоинством и благородством держался его юный паж, как быстро перенял он кастильские манеры и обычаи. Он коротко остриг свои черные волосы по кастильской моде, и как к лицу ему эта новая прическа! Как свободно и ловко носит он испанскую одежду, он, который всю жизнь ходил в набедренной повязке! Как идет ему узкий кожаный колет, белый большой воротник, темно-серый бархатный камзол и такого же цвета тонкий суконный плащ, расшитый серебряной тесьмой.

— Ты становишься щеголем, — смеялся Бартоломе, любуясь Алонсо.

— Ты хорошо знаешь, — отвечал ему Алонсо, — что я с радостью променял бы этот наряд на свою повязку из простой ткани. Но я не хочу, чтобы твои братья-испанцы смеялись над нами, а потому думаю, что должен быть одет и причесан так же, как и ты.

— Ты, как всегда, прав, прости меня, я ведь только пошутил.

Однажды Бартоломе ушел в библиотеку, а Алонсо остался дома. Он сидел в патио и читал какую-то книгу. Было жарко и душно. В патио вошел слуга:

— Вас зовет донья Анхела, сеньор!

— Алонсо, мой мальчик, — обратилась к нему донья Анхела, — прошу тебя, помоги мне распутать шерсть.

— С радостью, сеньора, — и Алонсо сел на маленькую скамеечку у ног старой дамы. Она искренне привязалась к своему крестнику. Его приветливость и деликатность покорили ее сердце. Она любила рассказывать ему о днях своей молодости при дворе короля Энрике, о рыцарских турнирах тех времен. Алонсо с жадностью внимал этим рассказам, страницам живой истории старой Кастилии.

Неожиданно их беседа была прервана приходом слуги:

— Сеньора, к вам приехала донья Эстевания де Миранда с дочерьми.

— Ах, эта болтливая, противная сорока! Она и ее напыщенные дочери вечно кичатся своим родством с герцогом Альба! — воскликнула сердито донья Анхела. — Видеть их не могу!

Слуга терпеливо ждал у дверей.

— Ну, что же, Мануэль, — вздохнула донья Анхела, — что же ты стоишь? Зови их скорей и прикажи Мархелине подать угощение.

В комнату вплыли три пышно и крикливо одетые дамы и с радостными возгласами стали обниматься с доньей Анхелой.

Алонсо незаметно выскользнул из комнаты в патио.

Когда через три часа донья Анхела приказала позвать Алонсо, чтобы продолжать разматывать шерсть, он не удержался и спросил: