Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - Страница 40

— А мадридские прачки говорят, — добавил Мануэль, — что это река, в русле которой сушат белье!

Молчаливый Хасинте и тот сказал:

— Мой дед говорил мне, что, когда мадридские хозяйки хотят вылить за окно помои или воду, им кричат: «Несчастные, что вы делаете! Лучше вылейте это в Мансанарес!»

Друзья посмеялись над бедным Мансанаресом и вспомнили свой полноводный Гвадалквивир.

Вдали на севере синели снежные вершины скалистых отрогов Сьерры-де-Гвадаррамы.

К вечеру всадники подъезжали к Авиле Святых, стоявшей на невысоком холме, у подножия которого протекал светлый Адахо. Авила, обнесенная крепостной зубчатой стеной с восемьюдесятью грозными башнями, была скорее похожа на древний рыцарский замок, чем на город. И за городскими стенами почти каждое здание казалось крепостью. Массивная кладка стен, бойницы, подъемные мосты, окованные ворота и двери с их крепкими запорами — все это говорило о давних жестоких нападениях и долгих осадах.

Даже кафедральный авильский собор своей каменной громадой, узкими окнами, бойницами под тяжелым карнизом абсиды (алтарного выступа) был похож не на храм, а на неприступную крепость.

Путешественники въехали в город через ворота Адахо. Был час вечерней мессы. Над узкими улицами, площадями и предместьями Авилы величаво и торжественно гудели колокола собора и многочисленных церквей и часовен.

Ветер, неистово дувший весь день и осыпавший всадников песком и пылью, вдруг стих. Солнце посылало последние лучи.

Мануэль, не раз бывавший в Авиле, поехал вперед через ворота Большого рынка. Около старой церкви Сан-Перо была монастырская гостиница. Там решили переночевать и на рассвете отправиться в Саламанку.

От Авилы до Саламанки меньше дня пути. После небольшой остановки на отдых в тенистой дубовой роще к вечеру всадники уже подъезжали к Саламанке.

Но чем ближе была Саламанка, тем мрачнее становился Бартоломе. Он уехал немного вперед.

— Что с тобой? — спросил Алонсо, догнав Бартоломе.

Но Бартоломе ехал молча, низко опустив голову. Потом он угрюмо сказал:

— Прости, Алонсо. Боюсь, что я стал невеселым спутником для тебя.

— Как ты можешь так говорить, Бартоломе! Я страдаю твоей болью, ты это знаешь.

...

Карта путешествия по Испании.

Резким движением Бартоломе натянул поводья и чуть не поднял Гермеса на дыбы. Он застыл в седле, словно увидел что-то страшное:

— Я не думал, что мне будет так тяжело возвращаться в Саламанку…

— Я уверен, что твой отец, Бартоломе, до конца дней своих мучился сознанием причиненного тебе зла. Он любил тебя и думал лишь о твоем благе.

— Я знаю об этом. И, клянусь, в моем сердце нет горечи против отца. Но боль утраты от этого не меньше, Алонсо.

Мадонна собора Сан-Стефано

Благословляю место, время, час,

Явившие мне ту, что светом манит.

Петрарка

Комната Бартоломе в коллегии Сан-Пелайо была свободна. Но нет с ним ни веселого Мигеля, ни заботливого Леона. Пусто показалось Бартоломе в знакомых стенах без любимых друзей. Мигель неведомо где бороздит моря и океаны. Леон, получив степень бакалавра, помогает своему дяде канонику Бернальдесу. Если бы с Бартоломе не было Алонсо…

— Тебе очень грустно без твоих друзей? — словно угадав мысли Бартоломе, спросил чуткий кубинец.

— Да. Без тебя Саламанка показалась бы мне пустыней. А я — одиноким странником, бредущим бог весть куда. «Горе одинокому, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его», — сказано в Экклезиасте.

Майордом коллегии предложил молодым людям поужинать. Но, сославшись на усталость, они отказались, и майордом, пожелав им спокойной ночи, удалился.

— Ты очень устал, Алонсо? — спросил Бартоломе, когда они умылись и переменили пыльную одежду.

— Нет, что ты! Совсем не устал.

— Пойдем в собор Сан-Стефано. Я должен увидеть мадонну на фресках мессера Джованни!

Хотя собор был уже закрыт, служка-привратник еще не ушел. Незаметно опущенное в его широкий рукав серебряное песо открыло двери бокового входа. Он зажег несколько свечей и удалился.

Каким таинственным и необычным казался ночной собор! В выступах и углублениях его стен, как в трещинах скал Сьерры-Морены, залегли черные тени. Неровное желтое пламя свечей выхватывало неожиданно из тьмы то кусок богато украшенного ретабло, то резные деревянные панели часовен, барельефы, скульптурные фигуры святых, колонны…

С волнением подходил Бартоломе к северному приделу собора, где были фрески мессера Джованни. За ним с некоторой робостью шел Алонсо.

Вдруг Бартоломе схватил его за руку:

— Смотри! Вот она.

Алонсо поднял свою свечу. Великолепие огромной картины захватило его.

…Через арку высокого окна видно ярко-синее небо с бегущими белыми облаками, зеленая роща на берегу реки, по которой лениво плывет лодка. Вдали несколько хижин.

Этот мирный летний день создавал прекрасный фон для группы — Мадонны с ребенком и двух святых. Но, взглянув на лицо Мадонны, Алонсо перестал видеть все остальное. Это было лицо женщины, единственной и неповторимой, за которую без единого вздоха сожаления можно отдать жизнь.

— Ее нет, а я остался жить, — прошептал Бартоломе, словно отвечая на мысли Алонсо.