Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - Страница 42

— Испания — моя вторая родина, сеньор! Я полюбил навсегда ее прекрасный и суровый облик. А более всего я полюбил ее людей, таких же чистых и гордых душой, как снежные вершины Сьерры-де-Гвадаррамы.

— Да он поэт, Бартоломе! — сказал ректор. — Великий грех зарывать в землю талант. Вам надобно учиться дальше, Алонсо. Что скажете вы о поступлении в университет? Пока я жив, я буду вашим наставником и другом.

— Я благодарен, дорогой сеньор, и тронут вашей заботой. Для меня не было бы большего счастья продолжать быть вашим учеником и оправдать ваши надежды. Но я не могу долго оставаться в Испании. Бартоломе едет в Индию и берет меня с собой. А я ведь не был на родине более трех лет.

— Мы едем с Алонсо в Новый Свет, — подтвердил Бартоломе. — Когда мы вернемся из Саламанки, нам надо готовиться в дальний путь. Я вам писал, сеньор, после смерти моего отца, что на Эспаньоле осталось имение, полученное им от дона Колона. Надо распорядиться имением. Но не в этом главная цель моего путешествия. Я думаю, что в Новом Свете я смогу приложить свои знания лучше, чем в Испании. Алонсо будет помогать мне.

— Вы избрали благородную задачу, мои друзья. Всякое завоевание, мирное или кровавое, ломает устои жизни завоеванных земель. История рассказывает нам, что так было во все века и эпохи. И на завоевателях лежит поэтому огромная ответственность: принести новую цивилизацию, не разрушив древней культуры… Но вернемся к вашему путешествию в Новый Свет. Ты писал мне, Бартоломе, о Кристобале Колоне. Ты увлечен им?

— Меня все упрекают, даже мой друг Леон Бернальдес, что я ослеплен достоинствами Адмирала и не вижу его недостатков.

— Колон — очень противоречивый человек. Мой старый друг, Эрнандо де Талавера, гранадский епископ, как ты знаешь, шесть лет занимался проектами Колона здесь, в Саламанке. Его космографические воззрения настолько путаны, что не раз ставили в тупик комиссию Талаверы. Талант Колона-мореплавателя сейчас ни в ком не вызывает сомнений; открытия, сделанные им, величественны. Но уверен ли ты, что все это — плоды его мореходного гения?

— Конечно, сеньор! Он плыл неизведанными путями, но продиктованы они ему были его знаниями и опытом кормчего.

— Трудно сказать, Бартоломе. Я слышал странную историю, в которую можно верить и не верить.

— Историю, сеньор? Расскажите нам!

— Говорят, что когда Колон много лет назад жил в Португалии на острове Мадейра, однажды туда пристала потерпевшая крушение каравелла, на которой были полумертвые от истощения люди. Они рассказали, что попали в страшную бурю и каравеллу их отнесло на запад в Атлантический океан, к каким-то островам. После долгих блужданий им удалось попасть на Мадейру. Кормчий этого корабля поместился в доме Колона. Жизнь несчастного моряка спасти не удалось. Перед смертью он будто бы передал Колону все свои записи и карты…

— И это были карты плавания в Индию? — перебил ректора Бартоломе.

— Не знаю, мой друг. Никто не читал этих записей, никто не видел карт. Мой старинный приятель Габриель Акоста, что живет в Кордове, часто встречался с Колоном. И вот Акоста, довольно недоверчиво относившийся к проектам Колона, написал мне несколько лет назад, что перед отплытием в свою первую экспедицию, в пылу спора, Кристобаль Колон произнес очень странные слова. Он сказал: «Я найду острова в семистах лигах, если буду плыть на запад к Востоку. Кое-кто видел эти земли… тот, кого уже нет в живых».

— Быть не может, сеньор! — поразился Бартоломе. — Значит, он знал…

— Все это лишь предположения, Бартоломе. Возможно, что речь шла только о записях и картах, принадлежавших покойному отцу первой жены Колона. В ту пору Колон и его жена жили в Лиссабоне, и, может быть, мать доньи Филипы показала своему зятю Кристобалю судовые журналы и морские карты покойного мужа Жилья Мониша, морехода. Жиль Мониш был участником многих заморских экспедиций, отправленных португальским инфантом Энрике.

— А как думаете вы, сеньор, были такие карты или нет? — спросил Алонсо.

— Трудно ответить на этот вопрос. Но мне кажется, если бы Колон имел точные сведения, то для подкрепления своих проектов он сообщил бы о них комиссии Талаверы. Однако он этого не сделал! И я думаю, что если и были у него какие-то сведения, то очень ненадежные и неопределенные. Колон — слишком умный человек и опытный мореплаватель, и понимал, что такие сведения никого не убедят.

— Да и сейчас уже не так важно, сеньор, — сказал Бартоломе. — Никто не оспаривает у Колона его мореходного гения и его открытий.

— Ты прав, Бартоломе. Тревожить должно другое — положение во вновь открытых землях. Меня приводит в отчаяние то, что я слышу каждый день о Новом Свете. Неумелые правители, алчность колонистов. Разрушается цветущая страна. По так называемому репартьементо, то есть разделу земли, испанская корона раздает колонистам целые селения с индейцами. Этих индейцев наши законники и юристы считают «умиротворенными, или прирученными», а по существу они просто рабы! И прекрасное слово умиротворение превращается в открытый кровавый грабеж, а обитатели новых земель — в рабов!

— А наши законы и право, сеньор? — спросили в один голос Алонсо и Бартоломе, пораженные услышанным.

— Право! Как говорит Лукан, право отдано в руки злодейства! — ответил ректор. — Нам, образованным и гуманным людям, трудно примириться с постыдной торговлей живыми людьми. Хотя это и скрывают, но еще в 1498 году Колон, прибыв на Эспаньолу и не найдя там достаточно золота, писал королям о выгоде работорговли. И короли одобрили эти планы и дали Фонсеке указание о продаже рабов. Сотни островитян со своими старейшинами были схвачены и переправлены с Эспаньолы в Испанию для продажи…