Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - Страница 43

— Быть может, захвачены и проданы мои отец и мать! — вскричал Алонсо.

— Алонсо, не тревожься, ведь речь шла о жителях Эспаньолы. Твоя Куба свободна.

— Сегодня Эспаньола, а завтра Куба! — с горечью возразил Алонсо. — Нет, Бартоломе, не утешай меня. И на Эспаньоле живут мои братья араваки.

— Успокойся, Алонсо, — сказал ректор. — Мы осудили португальцев за торговлю неграми в Африке, мы осудим и то, что делают испанцы в Индии. Но это будет нелегко. Ибо что можно ожидать от простого моряка и воина Колона, если такой мудрейший и образованный человек, как Педро Мартир, оправдывает рабство язычников? Ужасно заблуждение наших ученых теологов, утверждающих, что рабство тела окупается светом христианства!

— Я всегда буду помнить ваше любимое изречение, сеньор, — сказал Бартоломе, — слова римского философа Эпиктета: «…не то жалко, что человек родился или умер, что он лишился своих денег, дома, имения, все это не принадлежит человеку. А то жалко, когда он теряет свою истинную собственность — свое человеческое достоинство». И если я забуду то, что вы говорили о Марке Курции, мне всегда будет казаться, что я потерял самое дорогое, что у меня есть: свою честь и свое достоинство.

Арабские переводы Леона

Все дела, как ты видел, переменчивы: кого радовало какое-нибудь время, того же опечалят другие времена.

Салих ар Ронди

Ранней весной возвращались Бартоломе и Алонсо на пасхальные каникулы в Севилью. На рассвете в сопровождении слуг Мануэля и Хасинте выехали они из Саламанки.

Неожиданно погода резко изменилась. Вернулось суровое дыхание зимы. Утром все было покрыто инеем. Даже быстрая езда и теплые плащи не согревали всадников. Бартоломе и слуги довольно легко переносили холод, но Алонсо сильно от него страдал.

В Ла-Манче им пришлось заночевать в маленькой придорожной венте. Она была похожа на сарай, подпертый толстыми бревнами. На каменных скамьях, вделанных в стены, лежала скудная подстилка из соломы. В одном-единственном брасеро тлели и дымились отсыревшие угли.

Им подали к ужину сухие оливки и кислое вино, от которого нестерпимо пахло кожаным бурдюком.

— В пещере старого козопаса было много уютнее, не так ли, Алонсо? — сказал Бартоломе, с трудом укладываясь на узкой скамье.

Но Алонсо не отвечал.

— Ты уже спишь? — удивился Бартоломе.

В ответ раздался тихий стон. Бартоломе в испуге вскочил. Лицо Алонсо горело, дышал он хрипло и прерывисто.

— Что с тобой?

Алонсо с трудом открыл глаза и попытался улыбнуться.

— Тебе надо выпить горячего молока! Ты простудился в этой богом проклятой Ла-Манче. Хозяин, — позвал Бартоломе, — дайте, да поскорее, горячего молока молодому сеньору, он заболел!

Подошел хозяин, худой и хмурый старик:

— Молока, ваша милость? А где я его возьму? У нас и дети не видят молока… Нашли, что спрашивать.

— Тогда скорее согрей воды! Я дам больному с вином.

Проснувшийся Мануэль согрел в оловянной кружке немного воды и разбавил вином. Бартоломе дал выпить ее Алонсо.

После горячего питья Алонсо задремал. Весь остаток ночи Бартоломе просидел около него.

«У Алонсо сильная лихорадка, как я довезу его домой? Всемогущий боже, помоги сохранить мне брата!»

Утром жар у Алонсо уменьшился, но кашель не прекратился. Они выехали из венты.

— Ты не очень ослабел, Алонсо? Может быть, возьмем в Сьюдад-Реале карету? Ведь ты с трудом сидишь в седле.

— Нет, нет, Бартоломе! Фуэго словно понял, что я заболел, и идет так бережно, так осторожно. Не надо кареты!

Когда путешественники вернулись в Севилью, врач Монтес уложил Алонсо надолго в постель. Сильная лихорадка перешла в горячку.

Снова болезнь и тревога поселились в доме Лас-Касасов. Алонсо лежал угрюмый и молчаливый. Бартоломе ухаживал за ним, читал любимые книги.

С наступлением теплых дней Алонсо стало лучше. Врач разрешил ему покинуть постель.

Однажды, занимаясь по обыкновению в библиотеке кафедрального собора, они встретили там Леона Бернальдеса.

Дядя Леона, Андрес Бернальдес, каноник прихода Лос-Паласьос, близ Севильи, являлся одновременно капелланом архиепископа севильского, великого инквизитора Диего де Деса, ближайшего советника королевы Исабелы. Скромный приходский каноник был поэтому всегда в курсе всех событий. Он лично знал Кристобаля Колона, который, вернувшись из плавания в 1496 году, жил некоторое время в приходе Лос-Паласьос у Бернальдеса.

Каноник Андрес был знаком с архидьяконом севильского кафедрального собора Хуаном Родригесом де Фонсекой. Молодой Фонсека, племянник архиепископа севильского Диего де Деса, ловкий и способный, быстро выдвинулся, не без участия своего влиятельного родственника.

Хуану де Фонсеке короли поручили снаряжение всех заморских экспедиций в Индию. Архидьякон любил морское дело и, говорили, знал больше толку в парусах и снастях, чем в мессах. Но Леон рассказывал, что Адмирал не очень ладил с Фонсекой. У них часто возникали бурные споры по поводу снаряжения и снабжения флотилий.

Злые языки утверждали, что как-то Адмирал поколотил казначея Фонсеки, уличив архидьякона и его казначея в мошенничестве.

Алонсо недоверчиво усмехнулся:

— Неужели два испанских идальго могут подраться как уличные мальчишки?

— Я тоже не представляю этого! — сказал Бартоломе.