Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - Страница 45

— Мне говорил Антонио де Торрес, что каравелла, на которой плавает Мигель, должна быть в Испании в будущем году.

— Скажи, Леон, почему каноник Андрес был против твоего брака? Ведь донья Тереса из знатной семьи, красива собой и вы давно любите друг друга? — спросил Алонсо.

— Против Тересы дядя Андрес ничего не имеет, но он боялся, что я не смогу так много работать как его секретарь, когда женюсь. Он спешит окончить свою «Историю католических королей» к празднествам, посвященным двадцатипятилетию объединения Кастилии и Арагона, то есть к тысяча пятьсот четвертому году.

— Да, — улыбнулся Бартоломе, — времени осталось немного, и боюсь, что твоя молодая жена станет скучать в те часы, когда ты будешь сидеть над арабскими переводами!

— А я еще больше, — вздохнул Леон.

— Я знаю средство против этого, — сказал Алонсо.

— Какое же? Говори скорей!

— Тебе надо научить донью Тересу арабскому языку. Тогда вам не придется скучать врозь, а вы будете… скучать вместе!

— Совет хорош, но я сомневаюсь, — добавил Бартоломе, — что тогда каноник Андрес вообще когда-нибудь получит переводы арабских манускриптов гранадского халифата!

— Дядя Андрес уже три раза откладывал свадьбу, — печально сказал Леон. — Сейчас так много приходится заниматься его «Хроникой»…

— Ты просто ягненок, — рассердился Бартоломе. — Я бы на месте Тересы давно поссорился с тобой…

— Или убежал с каким-нибудь кабальеро, — улыбнулся Алонсо.

— Вот вы смеетесь надо мной, друзья, а годы проходят.

— Ты должен поставить каноника Андреса перед свершившимся событием. Прийти и сказать: вот моя жена — Тереса Мондольедо-Бернальдес!

— Ну нет, Бартоломе! Дядя Андрес воспитал меня как сына, а я окажу ему такое неуважение? Тереса и я любим друг друга и подождем.

— Пожалуй, верно! Но помни, наши подарки — золотые пряжки от Алонсо и изумруды моей матери — также терпеливо ждут дня свадьбы.

— Что ты, Бартоломе! Фамильные драгоценности должны принадлежать твоей будущей жене.

— Молчи, Леон. Ты знаешь, что мне никогда не будут нужны эти изумруды.

Леон посмотрел на своего друга и ничего не ответил. Он вспомнил свой давний разговор с Мигелем в Саламанке. Оказался прав он, а не Мигель: сердце Бартоломе разбито, он никогда не забудет Беатриче.

Королевский приказ

…Отчаянных невзгод

Ты в скорбном сердце обновляешь бремя;

Не только речь, и мысль о них гнетет.

Данте

Этот летний день был похож на множество подобных дней, но никогда, до самой смерти, не мог вспоминать о нем Бартоломе без жгучей боли в сердце.

Рано утром ушел от них Леон, торопясь в библиотеку, чтобы сидеть до вечера над арабскими переводами. Ночью Алонсо снова кашлял, и, обеспокоенный этим, Бартоломе решил отменить задуманную поездку на парусной лодке.

— Почитаем сегодня в патио, — ласково сказал Бартоломе огорченному Алонсо. — Я получил книги из Италии. Вот смотри, Данте…

Алонсо быстро утешился, так как на книги готов был променять любую прогулку.

Бартоломе начал читать вслух «La divina Commedia» — «Божественную комедию», — читать медленно, наслаждаясь певучей итальянской речью…

— Как хорошо ты читаешь, Бартоломе! Можно подумать, что итальянский — твой родной язык, — удивился Алонсо.

— Меня учила этому языку Беатриче. Но не огорчайся, и ты постигнешь язык Петрарки и Данте, мы скоро начнем им заниматься. А сейчас послушай, я переведу тебе, что говорит Данте о своей Беатриче…

Неожиданно чтение было прервано приходом слуги Хасинте.

— Сеньор! — позвал он. — Там вас спрашивает коррехидор.

Бартоломе удивленно опустил книгу на колени:

— Коррехидор? С каких это пор я разговариваю с коррехидором? Пусть обратится к майордому Мануэлю. А ты попроси, Хасинте, тетушку Мархелину прислать нам апельсинового сока.

Хасинте ушел, но через несколько минут вернулся:

— Сеньор! Коррехидор требует вашу милость.

И не успел он закончить свои слова, как в патио вошел коррехидор.

— В чем дело, любезный? — недовольно спросил Бартоломе. — Разве вам не передал мой слуга, что по всем делам обращаться к майордому?

— У меня поручение к вам, ваша милость, — возразил коррехидор, протянув пакет. — Вот, извольте получить!

— Хорошо, ступайте. Хасинте, проводи…

Коррехидор усмехнулся:

— Не спешите, ваша милость! Я не сойду с этого места, пока вы не прочитаете королевский указ.

Бартоломе, рассерженный непонятной настойчивостью, сломал печать и вскрыл пакет.

— Этого не может быть! — вскричал Бартоломе, пробежав глазами указ. — Это… это ошибка! Вы знаете, что написано здесь?

Коррехидор важно кивнул головой:

— Не только знаю, ваша милость, но даже более: мне придется увести теперь же вашего раба, — и он небрежно показал рукой в сторону Алонсо.

— Вы сумасшедший! — не сдержав себя, закричал Бартоломе. — Какой же это раб? Это сеньор, прошу запомнить, член моей семьи, и, клянусь честью, я скорее лишусь правой руки, чем расстанусь с ним!

— Не горячитесь, ваша милость, — ответил спокойно коррехидор. — Посмотрите-ка лучше, чем вам грозит невыполнение указа.

Алонсо быстро поднял с каменных плит двора упавший указ и прочел вслух:

— «…и да будет известно, что подчиниться данному указу о возвращении всех индейцев-рабов, вывезенных в 1495 году из Индии, обязаны все, без различия положения и звания, под страхом нашего королевского гнева и смертной казни. И, кроме того, приказываем этот указ выполнить не позже, как через три дня под страхом той же кары, для чего поручаем алькальдам, альгвасилам и коррехидорам, под их личную и неуклонную ответственность, проследить, как выполняется то, что мы повелеваем.